Неточные совпадения
Г-жа Простакова. Без наук люди живут и жили. Покойник батюшка воеводою был пятнадцать лет, а с тем и скончаться изволил, что не умел грамоте, а умел достаточек нажить и сохранить. Челобитчиков принимал всегда, бывало, сидя на железном сундуке. После всякого сундук отворит и что-нибудь положит. То-то эконом был! Жизни не жалел, чтоб из сундука ничего не вынуть. Перед другим не похвалюсь,
от вас не потаю: покойник-свет, лежа на сундуке с деньгами,
умер, так сказать, с голоду. А! каково это?
Другой вариант утверждает, что Иванов совсем не
умер, а был уволен в отставку за то, что голова его вследствие постепенного присыхания мозгов (
от ненужности в их употреблении) перешла в зачаточное состояние.
19) Грустилов, Эраст Андреевич, статский советник. Друг Карамзина. Отличался нежностью и чувствительностью сердца, любил пить чай в городской роще и не мог без слез видеть, как токуют тетерева. Оставил после себя несколько сочинений идиллического содержания и
умер от меланхолии в 1825 году. Дань с откупа возвысил до пяти тысяч рублей в год.
11) Фердыщенко, Петр Петрович, бригадир. Бывший денщик князя Потемкина. При не весьма обширном уме был косноязычен. Недоимки запустил; любил есть буженину и гуся с капустой. Во время его градоначальствования город подвергся голоду и пожару.
Умер в 1779 году
от объедения.
17) Иванов, статский советник, Никодим Осипович. Был столь малого роста, что не мог вмещать пространных законов.
Умер в 1819 году
от натуги, усиливаясь постичь некоторый сенатский указ.
Положим, что прецедент этот не представлял ничего особенно твердого; положим, что в дальнейшем своем развитии он подвергался многим случайностям более или менее жестоким; но нельзя отрицать, что, будучи однажды введен, он уже никогда не
умирал совершенно, а время
от времени даже довольно вразумительно напоминал о своем существовании.
14) Микаладзе, князь, Ксаверий Георгиевич, черкашенин, потомок сладострастной княгини Тамары. Имел обольстительную наружность и был столь охоч до женского пола, что увеличил глуповское народонаселение почти вдвое. Оставил полезное по сему предмету руководство.
Умер в 1814 году
от истощения сил.
Микаладзе
умер в 1806 году
от истощения сил.
Один вариант говорит, что Иванов
умер от испуга, получив слишком обширный сенатский указ, понять который он не надеялся.
— Прим. издателя.] и
умерла от угрызений совести), и, перебив там стекла, последовали к реке.
— Что, что ты хочешь мне дать почувствовать, что? — говорила Кити быстро. — То, что я была влюблена в человека, который меня знать не хотел, и что я
умираю от любви к нему? И это мне говорит сестра, которая думает, что… что… что она соболезнует!.. Не хочу я этих сожалений и притворств!
«Что-нибудь еще в этом роде», сказал он себе желчно, открывая вторую депешу. Телеграмма была
от жены. Подпись ее синим карандашом, «Анна», первая бросилась ему в глаза. «
Умираю, прошу, умоляю приехать.
Умру с прощением спокойнее», прочел он. Он презрительно улыбнулся и бросил телеграмму. Что это был обман и хитрость, в этом, как ему казалось в первую минуту, не могло быть никакого сомнения.
Потом, когда он узнал случайно
от няни, что мать его не
умерла, и отец с Лидией Ивановной объяснили ему, что она
умерла для него, потому что она нехорошая (чему он уже никак не мог верить, потому что любил ее), он точно так же отыскивал и ждал ее.
― Он копошится и приговаривает по-французски скоро-скоро и, знаешь, грассирует: «Il faut le battre le fer, le broyer, le pétrir…» [«Надо ковать железо, толочь его, мять…»] И я
от страха захотела проснуться, проснулась… но я проснулась во сне. И стала спрашивать себя, что это значит. И Корней мне говорит: «родами, родами
умрете, родами, матушка»… И я проснулась…
— С Кити нельзя про это говорить! Что ж ты хочешь, чтоб я напугала ее? Вот нынче весной Натали Голицына
умерла от дурного акушера.
Сзади Левина шел молодой Мишка. Миловидное, молодое лицо его, обвязанное по волосам жгутом свежей травы, всё работало
от усилий; но как только взглядывали на него, он улыбался. Он, видимо, готов был
умереть скорее, чем признаться, что ему трудно.
Зло порождает зло; первое страдание дает понятие о удовольствии мучить другого; идея зла не может войти в голову человека без того, чтоб он не захотел приложить ее к действительности: идеи — создания органические, сказал кто-то: их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие; тот, в чьей голове родилось больше идей, тот больше других действует;
от этого гений, прикованный к чиновническому столу, должен
умереть или сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением, при сидячей жизни и скромном поведении,
умирает от апоплексического удара.
Открывши кожаные занавески, он вздохнул, произнесши
от души: «Вот, прокурор! жил, жил, а потом и
умер!
А денег-то
от вас я не возьму, потому что, ей-богу, стыдно в такое время думать о своей прибыли, когда
умирают с голода.
Дело ходило по судам и поступило наконец в палату, где было сначала наедине рассуждено в таком смысле: так как неизвестно, кто из крестьян именно участвовал, а всех их много, Дробяжкин же человек мертвый, стало быть, ему немного в том проку, если бы даже он и выиграл дело, а мужики были еще живы, стало быть, для них весьма важно решение в их пользу; то вследствие того решено было так: что заседатель Дробяжкин был сам причиною, оказывая несправедливые притеснения мужикам Вшивой-спеси и Задирайлова-тож, а умер-де он, возвращаясь в санях,
от апоплексического удара.
В деле своем купцы повинились, изъясняясь, что немного пошалили; носились слухи, будто при повинной голове они приложили по четыре государственные каждый; впрочем, дело слишком темное; из учиненных выправок и следствий оказалось, что устьсысольские ребята
умерли от угара, а потому так их и похоронили, как угоревших.
Обнаруживала ли ими болеющая душа скорбную тайну своей болезни, что не успел образоваться и окрепнуть начинавший в нем строиться высокий внутренний человек; что, не испытанный измлада в борьбе с неудачами, не достигнул он до высокого состоянья возвышаться и крепнуть
от преград и препятствий; что, растопившись, подобно разогретому металлу, богатый запас великих ощущений не принял последней закалки, и теперь, без упругости, бессильна его воля; что слишком для него рано
умер необыкновенный наставник и нет теперь никого во всем свете, кто бы был в силах воздвигнуть и поднять шатаемые вечными колебаньями силы и лишенную упругости немощную волю, — кто бы крикнул живым, пробуждающим голосом, — крикнул душе пробуждающее слово: вперед! — которого жаждет повсюду, на всех ступенях стоящий, всех сословий, званий и промыслов, русский человек?
Выдумали, что в деревне тоска… да я бы
умер от тоски, если бы хотя один день провел в городе так, как проводят они!
Я с участием посмотрел на бедняжку, который, лежа на полу и спрятав лицо в лексиконах, плакал так, что, казалось, еще немного, и он
умрет от конвульсий, которые дергали все его тело.
Возле нее лежал ребенок, судорожно схвативший рукою за тощую грудь ее и скрутивший ее своими пальцами
от невольной злости, не нашед в ней молока; он уже не плакал и не кричал, и только по тихо опускавшемуся и подымавшемуся животу его можно было думать, что он еще не
умер или, по крайней мере, еще только готовился испустить последнее дыханье.
Тогда выступило из средины народа четверо самых старых, седоусых и седочупринных козаков (слишком старых не было на Сечи, ибо никто из запорожцев не
умирал своею смертью) и, взявши каждый в руки земли, которая на ту пору
от бывшего дождя растворилась в грязь, положили ее ему на голову.
Наконец вздрогнул, весь исполнился испуга: ему вдруг пришло на мысль, что она
умирает от голода.
Он
умер, как только начали сбивать обручи,
от разрыва сердца, — так волновался лакомый старичок.
Не отходи
от нее все время; я оставил ее в тревоге, которую она вряд ли перенесет: она или
умрет, или сойдет с ума.
— Но позвольте, позвольте же мне, отчасти, все рассказать… как было дело и… в свою очередь… хотя это и лишнее, согласен с вами, рассказывать, — но год назад эта девица
умерла от тифа, я же остался жильцом, как был, и хозяйка, как переехала на теперешнюю квартиру, сказала мне… и сказала дружески… что она совершенно во мне уверена и все… но что не захочу ли я дать ей это заемное письмо, в сто пятнадцать рублей, всего что она считала за мной долгу.
Варвара. Вздор все. Очень нужно слушать, что она городит. Она всем так пророчит. Всю жизнь смолоду-то грешила. Спроси-ка, что об ней порасскажут! Вот умирать-то и боится. Чего сама-то боится, тем и других пугает. Даже все мальчишки в городе
от нее прячутся, грозит на них палкой да кричит (передразнивая): «Все гореть в огне будете!»
Анна Сергеевна Одинцова родилась
от Сергея Николаевича Локтева, известного красавца, афериста и игрока, который, продержавшись и прошумев лет пятнадцать в Петербурге и в Москве, кончил тем, что проигрался в прах и принужден был поселиться в деревне, где, впрочем, скоро
умер, оставив крошечное состояние двум своим дочерям, Анне — двадцати и Катерине — двенадцати лет.
Понемногу она стала привыкать к нему, но все еще робела в его присутствии, как вдруг ее мать, Арина,
умерла от холеры. Куда было деваться Фенечке? Она наследовала
от своей матери любовь к порядку, рассудительность и степенность; но она была так молода, так одинока; Николай Петрович был сам такой добрый и скромный… Остальное досказывать нечего…
— Сила-то, сила, — промолвил он, — вся еще тут, а надо
умирать!.. Старик, тот, по крайней мере, успел отвыкнуть
от жизни, а я… Да, поди попробуй отрицать смерть. Она тебя отрицает, и баста! Кто там плачет? — прибавил он погодя немного. — Мать? Бедная! Кого-то она будет кормить теперь своим удивительным борщом? А ты, Василий Иваныч, тоже, кажется, нюнишь? Ну, коли христианство не помогает, будь философом, стоиком, что ли! Ведь ты хвастался, что ты философ?
И те и другие считали его гордецом; и те и другие его уважали за его отличные, аристократические манеры, за слухи о его победах; за то, что он прекрасно одевался и всегда останавливался в лучшем номере лучшей гостиницы; за то, что он вообще хорошо обедал, а однажды даже пообедал с Веллингтоном [Веллингтон Артур Уэлсли (1769–1852) — английский полководец и государственный деятель; в 1815 году при содействии прусской армии одержал победу над Наполеоном при Ватерлоо.] у Людовика-Филиппа; [Людовик-Филипп, Луи-Филипп — французский король (1830–1848); февральская революция 1848 года заставила Людовика-Филиппа отречься
от престола и бежать в Англию, где он и
умер.] за то, что он всюду возил с собою настоящий серебряный несессер и походную ванну; за то, что
от него пахло какими-то необыкновенными, удивительно «благородными» духами; за то, что он мастерски играл в вист и всегда проигрывал; наконец, его уважали также за его безукоризненную честность.
Первый английский клуб в России возник в 1700 году.] но внезапно
умер от удара.
—
Умерла в Крыму
от чахотки. Отец, учитель физики, бросил ее, когда мне было пять или шесть лет.
«Полуграмотному человеку, какому-нибудь слесарю, поручена жизнь сотен людей. Он везет их сотни верст. Он может сойти с ума, спрыгнуть на землю, убежать,
умереть от паралича сердца. Может, не щадя своей жизни, со зла на людей устроить крушение. Его ответственность предо мной… пред людями — ничтожна. В пятом году машинист Николаевской дороги увез революционеров-рабочих на глазах карательного отряда…»
— Я — вроде анекдота, автор — неизвестен. Мать
умерла, когда мне было одиннадцать лет, воспитывала меня «
от руки» — помните Диккенса? — ее подруга, золотошвейка; тоже
умерла в прошлом году.
Однажды, придя к учителю, он был остановлен вдовой домохозяина, — повар
умер от воспаления легких. Сидя на крыльце, женщина веткой акации отгоняла мух
от круглого, масляно блестевшего лица своего. Ей было уже лет под сорок; грузная, с бюстом кормилицы, она встала пред Климом, прикрыв дверь широкой спиной своей, и, улыбаясь глазами овцы, сказала...
— Как живем? Да — все так же. Редактор — плачет, потому что ни люди, ни события не хотят считаться с ним. Робинзон — уходит
от нас, бунтует, говорит, что газета глупая и пошлая и что ежедневно, под заголовком, надобно печатать крупным шрифтом: «Долой самодержавие». Он тоже, должно быть, скоро
умрет…
— И был момент, когда во мне что-то
умерло, погибло. Какие-то надежды. Я — не знаю. Потом — презрение к себе. Не жалость. Нет, презрение.
От этого я плакала, помнишь?
— Уже седьмой человек
умирает от ужаса глупости…
Вероятно, я на крыше и
умру, задохнусь
от наслаждения и — шлеп с крыши на землю, — сказал Безбедов и засмеялся влажным, неприятно кипящим смехом.
— Как везде, у нас тоже есть случайные и лишние люди. Она —
от закавказских прыгунов и не нашего толка. Взбалмошная. Об йогах книжку пишет, с восточными розенкрейцерами знакома будто бы. Богатая. Муж — американец, пароходы у него. Да, — вот тебе и Фимочка!
Умирала,
умирала и вдруг — разбогатела…
— Как, ты и это помнишь, Андрей? Как же! Я мечтал с ними, нашептывал надежды на будущее, развивал планы, мысли и… чувства тоже, тихонько
от тебя, чтоб ты на смех не поднял. Там все это и
умерло, больше не повторялось никогда! Да и куда делось все — отчего погасло? Непостижимо! Ведь ни бурь, ни потрясений не было у меня; не терял я ничего; никакое ярмо не тяготит моей совести: она чиста, как стекло; никакой удар не убил во мне самолюбия, а так, Бог знает отчего, все пропадает!
— А! Э! Вот
от кого! — поднялось со всех сторон. — Да как это он еще жив по сю пору? Поди ты, еще не
умер! Ну, слава Богу! Что он пишет?
— Я не могу стоять: ноги дрожат. Камень ожил бы
от того, что я сделала, — продолжала она томным голосом. — Теперь не сделаю ничего, ни шагу, даже не пойду в Летний сад: все бесполезно — ты
умер! Ты согласен со мной, Илья? — прибавила она потом, помолчав. — Не упрекнешь меня никогда, что я по гордости или по капризу рассталась с тобой?
От слов,
от звуков,
от этого чистого, сильного девического голоса билось сердце, дрожали нервы, глаза искрились и заплывали слезами. В один и тот же момент хотелось
умереть, не пробуждаться
от звуков, и сейчас же опять сердце жаждало жизни…